II.
29-го мая Наполеон выехал из Дрездена, где он про́был три недели, окруженный дворо́м, составленным из принцев, герцогов, королей и даже одного императора. Наполеон перед отъездом обласка́л принцев, королей и императора, которые того заслуживали, побранил королей и принцев, которыми он был не вполне доволен, одарил своими собственными, т. е. взятыми у других королей жемчуга́ми и бриллиантами императрицу Австрийскую и, нежно обняв императрицу Марию-Луи́зу, как говорит его историк, оставил ее огорчённою разлукой, которую она — эта Мария-Луиза, считавшаяся его супругой, несмотря на то, что в Париже оставалась другая супруга — казалось не в силах была перенести. Несмотря на то, что дипломаты еще твердо верили в возможность мира и усердно работали с этою целью, несмотря на то, что император Наполеон сам писал письмо императору Александру, называя его Государь брат мой и искренно уверяя, что он не желает войны, и что всегда будет любить и уважать его — он ехал к армии и отдавал на каждой станции новые приказания, имевшие целью торопить движение армии от запада к востоку. Он ехал в дорожной карете, запряженной шестерико́м, окруженный пажа́ми, адъютантами и конво́ем, по тракту на По́зен, То́рн, Да́нциг и Кёнигсберг. В каждом из этих городов тысячи людей с тре́петом и восторгом встречали его.
Армия подвигалась с запада на восток, и переменные шестерни́ несли его туда же. 10-го июня он догнал армию и ночевал в Вилькови́сском лесу, в приготовленной для него квартире, в имении польского графа.
На другой день Наполеон, обогнав армию, в коляске подъехал к Не́ману, и с тем чтоб осмотреть местность переправы, переоделся в польский мундир и выехал на берег.
Увидав на той стороне казаков и расстилавшиеся сте́пи, в середине которых была Москва, священный город, столица того, подобного Скифскому, государства, куда ходил Александр Македонский, — Наполеон, неожиданно для всех и противно как стратегическим, так и дипломатическим соображениям, приказал наступление и на другой день войска его стали переходить Неман.
12-го числа рано утром он вышел из палатки, раскинутой в этот день на крутом, левом берегу Немана, и смотрел в зрительную трубу́ на выплывающие из Вильковисского леса потоки своих войск, разливающихся по трем мостам, наведенным на Немане. Войска знали о присутствии императора, искали его глазами, и когда находили на горе перед палаткой отделившуюся от свиты фигуру в сюртуке́ и шляпе, они кидали вверх шапки и кричали: «Да здравствует Император»! и одни за другими, не истощаясь, вытекали, всё вытекали из огромного скрывавшего их доселе ле́са и, расстроясь, по трем мостам переходили на ту сторону.
— Теперь походим! О! как он сам возьмется, дело закипи́т. Ей-богу… Вот он… Ура, император! Так вот они, азиатские степи… Однако скверная страна. До свиданья, Боше́. Я тебе оставлю лучший дворец в Москве. До свиданья, желаю успеха. Видел императора? Ура! Ежели меня сделают губернатором в Индии, я тебя сделаю министром Кашмира… Ура! Император вот он! Видишь его? Я его два раза как тебя видел. Маленький капрал… Я видел, как он навесил крест одному из стариков… Ура, император! — говорили голоса старых и молодых людей, самых разнообразных характеров и положений в обществе. На всех лицах этих людей было одно общее выражение радости о начале давно ожидаемого похода и восторга и преданности к человеку в сером сюртуке́, стоявшему на горе.
13-го июня Наполеону по́дали небольшую, чистокровную арабскую лошадь, и он сел и поехал гало́пом к одному из мостов через Неман, непреста́нно оглушаемый восторженными криками, которые он очевидно переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охвати́вшей его с того времени, как он присоединился к во́йску. Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом поехал по направлению к Ко́вно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егеря́ми, расчищая дорогу по войскам, скакавшим впереди его. Подъехав к широкой реке Вилии, он остановился подле польского уланского полка́, стоявшего на берегу.
— Виват! — также восторженно кричали поляки, расстроивая фронт и давя́ друг друга, для того чтоб увидать его. Наполеон осмотрел реку, слез с лошади и сел на бревно, лежавшее на берегу. По бессловесному знаку ему по́дали трубу́, он положил ее на спи́ну подбежавшего счастливого пажа́, и стал смотреть на ту сторону. Потом он углубился в рассматриванье листа́ карты, разложенного между брёвнами. Не поднимая головы, он сказал что-то, и двое его адъютантов поскакали к польским уланам.
— Что́ ? Что́ он сказал?— слышалось в рядах польских улан, когда один адъютант подскакал к ним.
Было приказано, отыскав брод, перейти на ту сторону. Польский уланский полковник, красивый, старый человек, раскрасневшись и путаясь в словах от волнения, спросил у адъютанта, позволено ли ему будет переплыть с своими уланами реку, не отыскивая брода. Он с очевидным страхом за отказ, как мальчик, который просит позволения сесть на лошадь, просил, чтоб ему позволили переплыть реку в глазах императора. Адъютант сказал, что вероятно император не будет недоволен этим излишним усердием.
Как только адъютант сказал это, старый усатый офицер с счастливым лицом и блестящими глазами, подня́в кверху саблю, прокричал: «виват»! и, скомандовав уланам следовать за собой, дал шпоры лошади и подскакал к реке. Он злобно толкнул замявшуюся под собой лошадь и бу́хнулся в воду, направляясь в глубь к быстрине́ течения. Сотни уланов поскакали за ним. Было хо́лодно и жутко на середине и на быстрине теченья. Уланы цеплялись друг за друга, сваливались с лошадей, лошади некоторые тонули, тонули и люди, остальные старались плыть кто на седле́, кто держась за гриву. Они старались плыть вперед на ту сторону и, несмотря на то, что за полверсты́ была переправа, гордились тем, что они плывут и тонут в этой реке под взглядами человека, сидевшего на бревне́ и даже не смотревшего на то, что они делали. Когда вернувшийся адъютант, выбрав удобную минуту, позволил себе обратить внимание императора на преданность поляков к его особе, маленький человек в сером сюртуке встал и, подозвав к себе Бертье, стал ходить с ним взад и вперед по берегу, отдавая ему приказания и изредка недовольно взглядывая на тонувших улан, развлекавших его внимание.
Для него было не ново убеждение в том, что присутствие его на всех концах мира, от Африки до степе́й Московии, одинаково поражает и повергает людей в безумие самозабвения. Он велел подать себе лошадь и поехал в свою стоянку.
Человек сорок улан потонуло в реке, несмотря на высланные на помощь лодки. Большинство прибилось назад к этому берегу. Полковник и несколько человек переплыли реку и с трудом вылезли на тот берег. Но как только они вылезли в обшлёпнувшемся на них, стекающем ручьями мокром платье, они закричали: «Виват!», восторженно глядя на то место, где стоял Наполеон, но где его уже не было, и в ту минуту считали себя счастливыми.
Ввечеру́ Наполеон между двумя распоряжениями — одно о том, чтобы как можно скорее доставить заготовленные фальшивые русские ассигнации для ввоза в Россию и другое о том, чтобы расстрелять саксо́нца, в перехваченном письме которого найдены сведения о распоряжениях по французской армии — сделал третье распоряжение о причислении бросившегося без нужды в реку польского полковника к кого́рте чести, которой Наполеон был главою.
Кого хочет погуби́ть — лиши́т разума.
用户评论